Большевизм – тоталитарно-социалистическая идеология и политическое движение, ориентированные на радикальное и всестороннее преобразование мира средствами насильственной революции и «диктатуры пролетариата». Хотя Б. возник в русле российской социал-демократии в 1903 г. на II cъезде РСДРП, в итоге раскола радикального крыла партии со сравнительно умеренными марксистами – «меньшевиками», он не может быть удовлетворительно понят лишь как российский вариант марксизма. По своему духовному существу Б. явился довольно сложным образованием, смешавшим в себе новоевропейские просветительские идеи, марксистские идеологемы, миропредставления и ментальные комплексы русской левой интеллигенции.

Необходимость усвоения этой интеллигенцией марксистской идеологии была предопределена тем, что наиболее радикальная часть левой общественности исторически эволюционировала от народничества в сторону более последовательной революционной теории. Народническая доктрина, со сравнительно консервативными элементами национального патриотизма, нравственного уважения самобытной правды крестьянской жизни, верой в особенный русский путь к лучшему социальному строю и в возможность гармонически согласовать народное и личное начала, далеко не соответствовала требованиям революционно-прогрессистского вероисповедания. Общеизвестное разногласие между Бакуниным и Нечаевым отражало именно эту логику развития революционного прогрессизма. По мере идеологического формирования «нечаевской» линии в «освободительном движении» начинается леворадикальная критика народничества. «Освободительное движение» приобретает все более абстрактно-социологический, отвлеченно-доктринарный, внекультурный характер. Возникает новый, духовно ограниченный тип революционера, в равной мере чуждый как понятию национально-культурной самобытности, так и идеям терпимости, права, свободы. В сфере общественной мысли этот тип с большой силой и определенностью был выражен Н.Г.Чернышевским, явившим в своем идеологическом творчестве базовый для революционного прогрессизма сплав черствой рассудочности, заземленного «реализма», космополитической отвлеченности, правового нигилизма и социал-революционной радикальности. Воззрения Чернышевского во многом предвосхитили credo и сам духовный тип российского Б. Не случайно Ленин считал Чернышевского своим основным русским учителем, а Валентинов, хорошо знавший Ленина, полагал, что для создания идеологии российского Б. было бы вполне достаточно идейного наследия одного Чернышевского ( См.: Валентинов. Встречи с Лениным. Нью-Йорк, 1981.С.111 ).

Еще более радикальную позицию, чем Чернышевский, разделявший народническую веру в общину, заняли в 1860-х гг. публицисты «Русского слова», которые подвергли отрицанию народническую приверженность общинным традициям. Разочарование в революционных способностях крестьянства заставляет одного из ведущих авторов этого наипередового журнала – Варфоломея Зайцева – писать о необходимости для прогрессивной интеллигенции энергично действовать против народа, потому что он «не может по неразвитию поступать сообразно со своими выгодами». Идею общины, объединяющей людей на основе интуитивного «артельного духа» русских крестьян, крайне левые публицисты заменили идеей «промышленно-экономической ассоциации», в основе которой лежит высокая сознательность ее членов. Тем самым ход развития российской революционно-прогрессистской мысли естественно привел ее к вытеснению ценности органически-национальной общинности за рамки революционной теории и к замене идеи народности всецело идеологизированным коллективизмом интернационал-социалистического типа.

«Научный коммунизм» К.Маркса был поэтому легко воспринят русской левой интеллигенцией, явившись в ее сознании, прежде всего, как новое, желанное, беспримерно радикальное, антихристианское и антинациональное вероисповедание, проникнутое верой в науку, в человеческий разум, в перспективу окончательного освобождения трудящихся от власти денег, классового неравенства, эксплуатации и построения коммунистического «рая» на земле. Именно хилиастическая устремленность идеологии «научного коммунизма», изначально свойственная ему уверенность в торжестве всемирного «светлого будущего», покорила сердца тех русских интеллигентов, которые были обеспокоены благополучием народа, оторваны от православных корней своей национальной культуры и от научных традиций Западной Европы. Это объясняет, почему, восприняв марксизм как новое, наукообразное ткровение о последних смыслах человеческого существования и всемирной истории, первые русские марксисты проявили поразительное бесчувствие к тем объективно-научным элементам, которые также содержались в концепции Маркса. Ибо при всех своих псевдорелигиозно-гуманистических устремлениях К.Маркс был еще и добросовестным ученым, в сознании которого революционное упование на «сальто-мортале» Германии из рамок современности и коммунистическое вероисповедание ограничивались высокой научной культурой мысли. Понимая свою теорию как теорию социально-экономического развития западной цивилизации, Маркс допускал, что страны Востока и Россия способны идти своим историческим путем и стремился объяснить этот путь в рамках концепции «азиатского способа производства». В частности, излагая свои воззрения на судьбы русской общины в 1881 г. по просьбе известной революционерки Веры Засулич, Маркс написал, что прямое движение к социализму через крестьянскую общину представляется ему гораздо предпочтительнее, чем окольное развитие по пути разрушения общинного строя и насаждения западного капитализма. Крестьянская община, соединявшая общественную собственность на землю с частно-семейным ведением хозяйства, по мысли Маркса, являлась ценным социальным институтом, позволявшим гармонически сочетать общественные интересы с возможностями развития частной хозяйственной инициативы и человеческой личности. Таким образом, основоположник «научного коммунизма» явился в отношении проблемы российского исторического пути отнюдь не марксистом, а народником. Получив ответ Маркса, В.И.Засулич и Г.В.Плеханов спрятали письмо. Основанная ими и рядом других эмигрантов в Швейцарии (1883) группа «Освобождение труда», ставшая родоначальницей русского революционного марксизма, выступила против как народнической, так и марксовой идеи самобытного развития России. В целом ряде своих работ Плеханов ополчился против общины, крестьянства и крестьянского социализма, утверждая, что Россия, как и Европа, пошла по капиталистическому пути и что революционная интеллигенция должна делать ставку на борьбу российского пролетариата. Эта чисто западническая позиция русских марксистов логически располагала их к проведению в будущем антинародной, антикультурной политики, ибо крестьянство составляло 80 % российского населения и являлось социальным хранителем вековых духовных ценностей русского народа.

Противонародная эволюция идеологии российских революционеров, начало которой обнаруживается в нигилистических течениях 60-70-х годов XIX в., таким образом была логически завершена. Что же касается знаменитого письма Маркса о возможности особого пути России, то Засулич и Плеханов при своей жизни предпочитали письмо не публиковать и вообще отрицали факт его существования. Оно было обнаружено спустя много лет после смерти этих первых русских марксистов и в 1923 году опубликовано в Берлине.

Ведущим идеологом, вероучителем и вдохновителем российского Б. стал Владимир Ильич Ульянов-Ленин (1870–1924). Он соединил в себе фанатическую веру в мировую пролетарскую революцию и торжество коммунизма с отрицанием революционной романтики, трезвым практическим расчетом и огромным талантом политического организатора. Ленин не был связан никакими незыблемыми принципами. Он смело пересмотрел доктрину Маркса об одновременности победы социалистической революции в ряде ведущих западных стран, выдвинув крестьянскую Россию в качестве страны, наиболее предрасположенной к социалистической революции. После же революции он стал культивировать идеологию великодержавности, остановил процесс экспроприации и ввел НЭП. Сочетание веры в торжество всеобщего коммунистического строя с отрицанием всех традиционных религиозно-нравственных ценностей, предельной рассудочности с энергичным волюнтаризмом и упорным практицизмом в достижении своих политических целей делало Б. беспримерно энергичной социальной силой сравнительно с другими тоталитарными политическими движениями ХХ в. Н.В.Устрялов, сравнивая Б. и фашизм, отмечал, что если довольно консервативный фашизм есть только симптом нового момента в развитии старого мира, то большевистская революция – явление более грандиозное, эпохальное, оригинальное. Она неизмеримо разрушительнее и трагичнее, ибо проникнута самозабвенной, напряженной волей к новому миру (Устрялов Н.В. Итальянский фашизм. Харбин, 1928. С. 171-172).

Наряду с творческой волей к новому миру, жаждой справедливости и братства в Б. крайне существенна и духовно темная богоборческая сторона. Об этой стороне Б. красноречиво свидетельствуют слова известного лидера большевиков – Льва Давидовича Троцкого (Бронштейна). Приоткрывая сумрачную глубину своего революционного самосознания, Троцкий пишет в автобиографической книге, что революция для него есть «неистовое вдохновение истории», когда масса стихийным напором «проламывает двери общественной рутины и дает победоносное выражение глубочайшим потребностям исторического развития». Тогда-то высшее напряжение охватывает все стороны личной деятельности вождей, глубоко связанных с движением масс. «Подспудные силы организма, его глубокие инстинкты, унаследованное от звериных предков чутье» поднимаются снизу вверх, «взламывая двери психической рутины», и рядом с высшими историко-философскими обобщениями становятся на службу революции. «Бессознательное поднимается из глубокого логова и подчиняет себе сознательную работу мысли, сливает ее с собой в каком-то высшем единстве» (Троцкий Л. Моя жизнь. Опыт автобиографии. Т. 2. М., 1990. С. 56-57.)

Б. по его духовной природе (с присущим ему материалистическим отрицанием Абсолюта, с подчинением разумно-личностного начала общественной жизни экономической детерминации и бессознательным стихиям «исторической необходимости», с его культом практики и замыслом тотального перевода мира в совершенно новое качество) следует классифицировать как разновидность магического типа миросозерцания. Особенно явственно эта миросозерцательная природа Б. прослеживается в практических установках большевиков, уверенных в посильности преобразования всего мира, если начать революционный опыт с отдельной страны и даже одного конкретного города, в верно избранном месте и времени. Мир как целокупность безличной материальной связи, как механизм, приводимый в движение действием конкретных физических сил, поддающихся учету и контролю; мир, в котором нет ничего тайного, сокровенного, в принципе непредсказуемого, уникального, то есть нет места ни Божественной, ни человеческой личности; мир над которым всесилен тот, кто имеет непреклонную волю к власти, наитие классовых интересов и передовую теорию (что равнозначно древнему тайноведению духов и чернокнижному знанию) – это типичное миропредставление магического сознания. Типологическое сходство новейшего Б. и древнейшего магического ментального комплекса оказывается вполне объяснимым, если учесть, что как магия, так и современная наука принципиально исключают духовно-личностное начало из реальности и утверждают сплошную причинно-следственную связь, взятую за основу любого частного явления.

Следует также отметить культурно-историческую связь российского Б. с мировоззренческими особенностями простонародного сектантства. При всех различиях идейного содержания леворадикального интеллигентского сознания и сознания простонародных еретиков, они тесно смыкаются по психологическому типу, по равной радикальной отщепленности от православно-национальной традиции русского народа и убежденности в том, что спасительная истина заключена лишь в собственной, противостоящей всему миру секте. Типологическое родство простонародного и интеллигентского сектантства выражалось фанатической убежденностью «отщепенца» в собственной вероисповедной правоте, в мироспасительном мессианизме, в том, что как простонародный сектант, так и интеллигент-освобожденец равно озабочены связью своей веры с исканием социальной правды. Известный евразийский мыслитель П.П.Сувчинский не без основания утверждал, что большевики – тоже русские сектанты, находящиеся в пафосе воинствующего практицизма, а мистика и практика являются в русском историческом типе стихиями переливающимися и обусловливающими друг друга. «Без социологической и практической базы – все проявления русского мистицизма всегда сводились к беспомощному индивидуализму и анархизму... Открыв для русского народа, в процессе грандиозного переворота, величайший социально-практический плацдарм, большевики тем самым, коснулись той сферы социальной психологии русского народа, которая непосредственно связуется со сферой фанатично-религиозной...» (Сувчинский П. К познанию современности // Евразийский временник. Кн. 5. Париж: Евразийское книгоиздательство, 1927. С. 27). В данной связи уместно привести мнение и такого исследователя духовных оснований большевизма в России, как М. Агурский, который обращает внимание на глубокие религиозно-нигилистические корни большевистского мировоззрения и его типологическое сходство с верованиями радикальных сект. «Массовое движение религиозного нигилизма, – пишет Агурский, – подрывало основы дореволюционного строя и сыграло выдающуюся роль в революции 1917 г., как в Феврале, так и в Октябре. Религиозный нигилизм сектантов и большевизм быстро обнаружили общность интересов, несмотря на кажущуюся противоположность. Она прежде всего проявилась в стремлении к полному разрушению старого мира и к замене его новым мессианским центром Земли. Большевики вряд ли сознавали, какого союзника имеют они на своей стороне» (Агурский М. Идеология национал-большевизма. Париж: Ymca-Press, б/г. С.26).

Будучи своего рода тенью православно-национального ценностного комплекса, Б. тяготел к освящению целей земного бытия, к антицерковному «товариществу», к всецелому подчинению отдельной личности партийно-товарищеской «вере» и «морали», к жертвенному служению «мировой революции», к революционному «преображению», точнее, перевороту мира и к организации всемирного братства трудящихся. Внутренняя свобода от традиции в свою очередь обусловила высокую восприимчивость леворадикального сознания к «духу времени», психологической стихии масс, предрасположенность к одержимости своего рода мессианскими идеями и к фанатизму при проведении в жизнь этих идей. Данное обстоятельство объясняет моменты архаического магизма в рамках леворадикального мировоззренческого типа, в процессах функционирования и социального влияния большевистской идеологии.

Указание на архаические духовные комплексы в составе последней позволяет понять, почему оказалось возможным быстрое распространение большевистского поветрия в довольно широком простонародном слое после революции. Патриархальная масса крестьянства окончательно никогда не порывала с древними языческо-магическими представлениями. Духовное обуздание православием этого глубинного слоя народной души вовсе не исключало его самостоятельного проявления в условиях подрыва православной традиции. При существенном недостатке христианского просвещения в русской деревне, при расстройстве ее вековых православных устоев к концу прошлого столетия, по-видимому, начался роковой процесс пробуждения архаических ментальных комплексов, до поры до времени дремавших в массовом подсознании, и смычки их с неомагической и неоязыческой стихией революционной идеологии.

Кроме того, мы должны учесть социально-психологическую роль простонародного сектантства, которое сложилось в оппозиции православной Церкви и своим отщепенчеством, психологией малого избранного народа, якобы содержащего в себе всю безусловную истину, было принципиально родственно узко-партийному умонастроению подпольщиков-революционеров. При известной социальной разорванности в России органического начала народности и критического начала интеллигентности, при затрудненности достаточно широкой, общественно значимой связи национально-народного и национально-интеллигентного планов общественно-культурной жизни, оказалось возможным смыкание «коллективного бессознательного», поднимающегося из потайного «логова» в душе «человека-массы», с иррациональными психическими силами, нисходящими в массу от новоявленных вождей и трибунов всемирной революции.

Однако именно эта разрушительная стихия в Б., делая его энергичным средством борьбы с традиционными общественными устоями, обусловливала его слабость в плане создания нового жизнеспособного общественного строя. Вот почему после революционного разрушения старой России партийно-государственное руководство обращается к ряду традиционных русских культурных ценностей, реанимирует элементы народнической и патриотической идеологии и ориентирует свою политику в сторону национал-большевизма ( см. национал-большевизм).

-------------------------------------

Лит.: Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж, 1955; Из глубины: сборник статей о русской революции. М., 1990; Ильин И.А. Большевизм есть соблазн и гибель; Возникновение и преодоление большевизма в России // Наши задачи. Т. 1. М., 1992.

Булычев Ю.Ю.