Герцен Александр Иванович (25.03(06.04).1812–09(21).01.1870) – писатель, мыслитель, общественный деятель, один из основоположников народничества. Г. был незаконным сыном богатого помещика Яковлева и Луизы Гааг, вывезенной Яковлевым из Германии. Мальчик, рожденный в сердечной любви, но вне брака, получил фамилию, возможно, производную от немецкого слова «herz» – сердце. Воспитывавшийся под влиянием французской литературы, в изобилии имевшейся в библиотеке отца, Г. с ранних лет отличался критическим восприятием окружающей действительности. В пятнадцатилетнем возрасте он сблизился с юношей-единомышленником – Огаревым. Молодые москвичи на Воробьевых горах дали клятву продолжить борьбу за дело декабристов и до конца своих дней стали соратниками. В 1829 – 1833 гг. Г. учился на физико-математическом отделении Московского ун-та. В начале 1830-х гг. он увлекся идеями Сен-Симона и Фурье. Сложившийся вокруг Г. и Огарева студенческий кружок социалистической ориентации подвергся правительственным преследованиям, Через год после окончания ун-та (1834) Г. был арестован и затем попал в ссылку. Пробыв с 1835 до 1842 г. на положении ссыльного в Вятке, Владимире, Новгороде, Г. возвратился в Москву, где выступил с рядом философских и художественных произведений («Дилетантизм в науке», «Письма об изучении природы», роман «Кто виноват?», повести «Сорока воровка» и «Доктор Крупов»). Он сблизился с Белинским, Бакуниным, Грановским, приняв участие на стороне западников в полемике с представителями славянофильства. В 1847 г. Г. уехал за границу и остался там для создания русской свободной печати, оппозиционной самодержавию и крепостничеству. Он пережил острое разочарование в Западе и в его способности к революционному созданию нового общества, стойко перенес удары личной судьбы: лишение русским правительством всех прав состояния и объявление изгнанником; разлад с женой, увлекшейся немецким поэтом Гервегом; гибель матери и сына во время кораблекрушения на Средиземном море, а затем и смерть жены. В 1853 г. он основывает в Лондоне Вольную русскую типографию. В 1855 –1869 гг. издает обозрение «Полярная звезда», в 1857 – 1867 гг. газету «Колокол», на страницах которых ведет борьбу за освобождение крестьян с землей, проповедует социалистическое учение, предпочитая мирный путь развития общества пути насильственной революции.

По характеру умонастроения, литературного стиля и основным творческим установкам Г. следует причислить не к философам, а к жизненно и социально ориентированным мыслителям-публицистам. Собственно философское мировоззрение Г. довольно расплывчато, внутренне неразвито и выражено фрагментарно, но живость, динамичность мышления вкупе с литературно-публицистической одаренностью делают Г. одним из самых глубоких и ярких представителей русской политической журналистики. Энергичность его творческого дарования должна быть тесно связана с активным вероисповедным характером личности Г. Пережив увлечение религиозно-мистическими идеями в период вятской ссылки, он порвал внешние связи с христианской традицией и не без влияния Фейербаха пришел к идеологии светского гуманизма. Однако этот гуманизм был у Г. окрашен живым религиозным чувством и приобрел характер «гуманистической религии» с идеалом церковно-подобной гражданской общественности, где взаимосвязанными, хотя и полярными началами выступали нравственно самостоятельная личность и сообщество личностей, проникнутое духом общечеловеческого братства, социальной справедливости и жизнетворческой свободы. Можно сказать, что сокровенное credo, глубинный идеал мировоззрения Г. – «гуманистическая церковь» свободных и честных людей, сознательно осуществляющих единство своего нравственного развития и своего социального служения. Именно религия социального служения, на путях которой человек обретает свое человеческое достоинство и реализует всю совокупность качеств нравственно развитой личности, делала Г. при всем его атеизме, мыслителем, внутренне близким началам христианской этики. Отрицая иноческий аскетизм, противопоставляя стремлению к небесной жизни интересы жизни земной, Г. по-своему уважал христианство, представляя социализм средством социально-экономической реализации христианских ценностей личного достоинства, справедливости, свободы. Г. определял социализм в качестве земной «безнебесной религии человека», указывая, что если «христианство преобразовало раба в сына человеческого», а «революция – отпущенника в гражданина», то «социализм хочет из него сделать человека. Христианство указывает людям на сына Божия как на идеал; – социализмом сын объявляется совершеннолетним, человек хочет быть более чем сыном Божиим, – он хочет быть самим собой» (Старый мир и Россия. С.7).

Основную задачу философии Г. видел в научном обосновании практической деятельности исторического человека, сочувственно цитируя определение Гегелем философии как «в мыслях схваченной эпохи». Г. выступал противником отвлеченно-метафизического воззрения и всякого рода грубой рассудочности. «Рассудочные теории,– на его взгляд,– приучили людей до такой степени к анатомическому способу, что только неподвижное, мертвое, т.е. не истинное, они считают за истинное, заставляют мысль оледениться, застыть в каком-нибудь одностороннем определении, полагая, что в этом омертвелом состоянии легче разобрать ее» (Собр. соч. в 8 т. Т. 2. С. 16). Только живой душой понимаются живые истины. И для приближения к истине необходимо забыть застывшую массу аксиом и теорем, чтобы пробудить познавательные силы от всех «неподвижных привидений» мысли. «Живая душа имеет симпатию к живому, какое-то ясновидение облегчает ей путь, она трепещет, вступая в область родную ей, и скоро знакомится с нею» (Там же . С. 17). Конкретное, одухотворенное, можно сказать интуитивное, познание жизни с точки зрения человеческих ценностей Г. уподобляет религиозному приобщению к истине. Наука призвана удовлетворить глубокие духовные потребности человека, а потому требует от него самоотдачи. «Человек, который ничему не может распахнуть груди своей, жалок; ему не одна наука затворяет свою храмину; он не может быть ни глубоко религиозным, ни истинным художником, ни доблестным гражданином; ему не встретить ни глубокой симпатии друга, ни пламенного взгляда взаимной любви» (Там же. С. 62). В науке, по Г., личность призвана, как и в сфере христианской духовности, вновь родиться, порвав со своей непосредственной естественностью, бессознательностью. «Личности надо отречься от себя, для того, чтоб сделаться сосудом истины, забыть себя, чтоб не стеснять ее собою, принять истину со всеми последствиями и в числе их раскрыть непреложное право свое на возвращение самобытности. Умереть в естественной непосредственности значит воскреснуть в духе, а не погибнуть в бесконечном ничего, как погибают буддисты. Это победа над собою возможна и действительна, когда есть борьба; рост духа труден, как и рост тела» (Там же. С. 63).

Для религиозно-гуманистического мировоззрения Г., несмотря на его политически мотивированное отчуждение от Церкви, религиозное начало всегда было внутренне импонирующей стихией. Подлинную же духовную оппозицию мировоззрению Г. представляло все то безжизненное, бездушное, неподвижное, что в разных контекстах именовалось им как «формализм», «безличность», «мещанство».

С этой особенностью мировоззрения Г. оказалось тесно связано разочарование в Европе, которая была опознана им как мещанская рассудочная цивилизация, внутренне порабощенная материальными интересами, утратившая способность вдохновляться великими нравственными побуждениями и творчески изменять жизнь. Критика Г. буржуазной морали Запада несравненно превышает по своей остроте и обличительному пафосу критику созерцательности и идеализма в христианской этике. Разочарование в Западе побудило Г. возложить революционно-социалистические надежды на Россию. В этом повороте к России он руководствовался одновременно патриотическими чувствам и социальными надеждами на построение одухотворенного общества, способного разрешить противоречия между личными и общественными интересами. Так Г. пришел к концепции «русского социализма» (должного соединить общинную собственность на землю, земское самоуправление с гарантиями прав личности и европейское просвещение народа, осуществляемое силами русской прогрессивной интеллигенции), сформулировав фундаментальные положения народнической идеологии (см.: народничество). Универсальная социальная проблема достижения гармонии лица и коллектива, обеспечения общественной справедливости, достойного человека социально-экономического порядка была тесно связана Г. с русским вопросом – с вопросом об исторической судьбе и призвании России. Это сделало Г. продолжателем старинной традиции русского мессианизма в его секуляризированной «превращенной» форме.

В социальных воззрениях Г. наблюдается немало признаков культурно-исторического нигилизма и идеологической умышленности, поскольку он, будучи леворадикальным мыслителем, отрицательно относился к православным и государственным традициям русского народа, понимая под народом одну крестьянскую массу и признавая собственно национальными только общинные традиции крестьянства. Вместе с тем нельзя не признать, что Г. глубоко чувствовал в русском крестьянине духовную силу правдолюбия, скрытую внутреннюю свободу, огромные жизнетворческие энергии души, способной к предельному самоотречению, и потому явился одним из ярких критиков государственной европеизации России. Он отчетливо сознавал остроту противоречия между бюрократически-европеизаторской целеустремленностью официального Петербурга и нравственно-психологическими основаниями векового крестьянского миросозерцания. При этом он никогда не был ограниченным апологетом революционного насилия. Напротив, Г., всецело отрицательно воспринимая буржуазный парламентаризм, проявлял определенные симпатии к русской монархии, полагая, в частности, что петербургское императорство родилось из революционной потребности развития народных сил при общечеловеческом образовании и сильно до тех пор, пока ведет страну вперед. Для царизма есть только два исторических исхода: переделаться в демократическое и социальное самовластье, что возможно, но что совершенно изменило бы его характер, – или окаменеть в Петербурге, теряя свое влияние, и наконец сделаться жертвою возмущения крестьян или бунта солдат. Если царизм выберет антинародную политику и продолжит традицию бюрократического угнетения крестьянства, то обречет себя на неминуемую гибель. Община, продержавшаяся в течение столетий, полагал Г., несокрушима. Европеизированный высший класс не сломит ее, но антагонизм между дворянами и крестьянством неминуемо приведет к социальной революции, «и не найдется в Зимнем дворце такого бога, который бы отвел сию чашу судьбы от России».

В силу своей коренной приверженности идеям свободы и достоинства личности Г. воспринял отрицательно нигилистическую идеологию нового поколения революционных интеллигентов, оформившуюся в 60-70-х годах прошлого века и характеризовавшуюся фанатической нетерпимостью к инакомыслию, неверием в духовные силы личности, стремлением к насильственному изменению мира на произвольно измышленных утопических основаниях. О мрачной тоталитарной перспективе «освободительного движения» одним из первых в левом лагере начал догадываться Г. Он на себе почувствовал, что в революционных кругах учреждена своя «демократическая цензура» и своя радикальная «инквизиция», несравненно более опасные, нежели всякие другие. «Цензура демократическая, – писал Г., – губит нравственно, обвинения ее раздаются... не из прокурорского рта, а из дали ссылки, изгнания, из мрака заточения; приговор, писанный рукой, на которой виден след цепи, отзывается глубоко в сердце, что вовсе не мешает ему быть несправедливым». У нового поколения революционеров, замечал мыслитель., «образовалось свое обязывающее предание, идущее с 1789 г., своя связующая религия, – религия исключительно притеснительная... Гонимое предание, с своим терновым венком на голове, ограничивает сердце, мысль, волю» (Соч. в 8 т. Т.3. С.197).

Многогранное культурно-историческое значения творчества Герцена определяется тем, что его жизнь и литературное наследие являются яркими страницами истории гуманистического сознания в России, а также олицетворяют переходный процесс от эпохи дворянской, нравственно мотивированной, довольно патриотичной и культурной оппозиционности к эпохе разночинского нигилизма и духовно-нигилистической революционности.

Соч.: Собрание сочинений: В 30 т. М., 1954-1966; Соч.: В 2 т. М., 1985-1986.

Лит.: Плеханов Г.В. Философские взгляды А.И. Герцена // Избр. философ. произвед.: В 5 т. М., 1958. Т. 4; Ленин В.И. Памяти Герцена // Полн. собр. соч. Т. 21; А.И. Герцен. 1870 – 21 января 1920. (Сб. статей). Пг., 1920; Пипер Л.О. Мировоззрение Герцена: историко-философские очерки. М. –Л.; 1935; Володин А.И. Герцен. М., 1970: Смирнова З.В. Социальная философия А.И. Герцена. М., 1973; Володин А.И. Герцен – родоначальник русского крестьянского утопического социализма // история русского утопического социализма XIX в. М., 1985; Р. Хестанов. Александр Герцен: импровизация против доктрины. М., 2001; М. Малиа. Александр Герцен и происхождение русского социализма. 1812-1855. М., 2010; Муравьев А.Н. Русский Сократ // Вестник Русской Христианской Гуманитарной академии. 2012. Т. 13, выпуск 3; Воробьева С.А. Националистический мессианизм А.И. Герцена: утопия или реальность // Там же; В.С. Никоненко. Горькая истина. Философско-исторический пессимизм А.И. Герцена // Там же. И.И. Евлампьев. А.И. Герцен об истории философии // Там же.