Феофан Грек (1340-1410) – великий византийский живописец. Более тридцати лет своей жизни провел в русских пределах. Только здесь сохранились его произведения. Влияние Ф.Г. на русскую иконопись было очень значительным и плодотворным, несмотря на то, что прямых продолжателей и подражателей живописи иконописца не было. Видимо, для этого она слишком необычна и тесно связана с личностью своего создателя. Наиболее достоверно и не подлежит сомнению создание Ф.Г. росписи храма Спаса Преображения на Ильине улице в Новгороде. При всей спорности вопроса о степени сохранности цветов фресоки византийского мастера и в дошедшем до нас виде они производят впечатление грандиозности, наверное, могут кого-то ошеломить. Относится это прежде всего к образу Христа Вседержителя, изображенного в зеркале купола храма. Его трудно подвести под существующие варианты образа. Он не грозный судия, не властитель – творец мира видимого и не видимого, не сострадательно и с любовью взирающий на свое творение Бог. Это все несомненно присутствует в феофановском Христе, но есть в нем и нечто еще из самого важного. Оно трудно уловимо и едва поддается определению. Так в лике Христа обращает на себя внимание скорбно сжатый с опущенными уголками рот. Но является ли Христос в первую очередь скорбящим о своем творении? Если и скорбящим, то не только это выражено в Его лике. Свидетельством этому необыкновенные, способные вызвать страх Божий глаза Спасителя. Они у него почти круглые с уже окончательно круглыми зрачками. Эти глаза нас людей явно не видят. Взгляд Христа устремлен в нам недоступное. Но он еще и притягивает нас, вбирает в себя, как будто в нем содержится какой-то новый, неведомый мир. Мир этот в то же время находится на грани того, чтобы выйти из Христа и предъявить себя людям. Словом, взгляд у Христа, его очи действительно божественны, несоизмеримы с человеческими. Обратим внимание еще и на приподнятую в благословляющем жесте правую руку Спасителя. Сама по себе она может показаться чуть ли не вяловатой. Но в сочетании с Его ликом возникает эффект двойственный. Когда благословение не отменяет огромной дистанции между божественным и человеческим.

По-своему его усиливают и довершают расположенные в подкупольном пространстве кругом четыре серафима, чередующиеся с четырьмя архангелами. И если первые из них откровенно орнаментальны, то смысловая наполненность архангелов гораздо существенней. В особенности это относится к изображению архангела Михаила. На христианском Западе и Востоке было одинаково хорошо известно, что архангел Михаил – предводитель ангельского воинства. Отсюда на фреске Ф.Г. у него в правой руке жезл, он же копье, и сфера с буквой «Х» (Христос), воспринимаемая еще и как щит. Воинское в архангеле присутствует несомненно. Но и еще нечто более значимое. Определить его можно как пребывание в вечности невидимого мира, где скрытая динамика образа разрешается в незыблемый покой. Архангел Михаил весь наполнен присутствием Бога, он предстоит Ему и это делает архангела божественным. В нем совпадает царственность и служение. На него падает отсвет царственности Иисуса Христа, с которым он соцарствует, наполненный божественной благодатью.

Огромное впечатление производят на фресках храма Спаса Преображения изображения святых: пророков, святителей, преподобных, аскетов. Все они написаны Ф.Г. в одном ключе. У них по существу однотипные лики, производящие впечатление сосредоточенной суровости или даже мрачности. Однако даже в чем-то соглашаясь с этим как минимум неточным суждением нельзя не принимать во внимание характер суровости, строгости, «мрачности». Он вовсе не есть просто-напросто душевное состояние. На святых Ф.Г. неизменно падает отсвет Божественного мира. Они освещены и освящены им, в нем цель и смысл их жизни. Поэтому человеческое в святых светится, полыхает, плавится, оно в предчувствии и на переходе в состояние преображенности, пребывания в Боге. То же, что кажется нам суровостью – это не более чем аскетическая сосредоточенность, труд и постоянство подвига самоотречения и обращенности к Богу. И потом сходство в изображении святых у Ф.Г. это вовсе не монотонность и обезличивание.

Что бы убедиться в этом достаточно вглядеться в образы трех, написанных рядом друг с другом столпников: Симеона Старшего, Симеона Младшего Дивногорца и Алипия. На фреске изображены три старца, пребывающие на очень сходных столпах по пояс погруженными в них. Но вглядимся хотя бы в двух Симеонов. Облики их вроде бы очень мало отличаются друг от друга и чертами лица и волосами и формой черепа. Более того сходны и выражения лиц у Симеонов. И тем не менее перед нами вовсе не удвоенные образы. Да, каждый из столпников обращен к одному и тому же, – к своему Богу. И это накладывает свою печать на их лица. Есть, однако, еще и «реакция» на свое единение с Богом. У Симеона Старшего она сдержанней и спокойней по сравнению с «удивленным» вглядыванием Симеона Младшего. Действительно, несмотря ни на какое сходство перед нами два разных человека, две личности. В столпнике Алипии его «самобытность» заметить совсем уже не трудно. Весь он на своем столпе как бы истекает и струится. Плоть его в ее задетости грехом преодолена. Святой «выглядывает» из нее в ожидании Преображения.

Главная проблема при обращении к иконам Ф.Г. – это проблема их атрибуции, когда о наиболее известных из них нет окончательной уверенности специалистов в их авторстве. Одна из них «Успение Божией Матери» (1420-е). Написана она в самом строгом следовании канону и установленной традиции, вплоть до ее нюансов. Ф.Г. привычно изображает усопшую Богоматерь на ложе нарочно плоскостно. Как некоторое подобие ее «отпечатка». Точно так же традиционно расположил художник две кучки растерянных апостолов у изголовья и ног Богоматери. Наконец изображение Иисуса Христа. Он написан строго по центру иконы жестко вертикально по контрасту с горизонталью ложа покойницы. В руках Христа ее душа – кокон. В этом явное указание на то, что Богоматерь заново рождается в царствии небесном для жизни вечной. Вроде бы в «Успении» все как у всех иконописцев. Но это не совсем, а в чем-то и совсем не так. Чтобы в этом убедиться достаточно вглядеться в фигуры и лица апостолов. Боже, как они испуганы, растеряны и потеряны. Это прямо сироты-дети, не ко времени оставшиеся без матери. Особый же драматизм происходящему придает торжественный, торжествующий даже, облик Иисуса Христа. Кажется, что он пришел из загробного мира, обозначенного мандорлой и вот-вот покинет этот мир вместе с душой Богоматери. Между посю- и поту-сторонним миром в этом случае нет никакого перехода или контакта. Потусторонний мир таинственный и непостижимый. Его Бог – Иисус Христос нисколько не озабочен апостолами. Не то чтобы он вовсе чужд им и все же покамест они предоставлены самим себе в своей оставленности Богом и Божией Матерью. Таким образом написавшему «Успение» Ф.Г. вряд ли было присуще религиозное благополучие. Его нет ни в образах его фресок с их суровой сосредоточенностью, ни в том как предъявляется таинство смерти в «Успении Божией Матери». Наиболее динамически напряженной и экстатической иконой Ф.Г. несомненно является его «Преображение» (ок. 1403 г.). Разумеется в ней нет ни суровости, ни сосредоточенности. Но несмотря на достаточно строгое следование канону художник с особой настоятельностью выразил в своей иконе контраст между покоем беседующего на Фаворе с Илией и Моисеем Христа и поверженными фаворским светом апостолами. В этой поверженности нет, правда, катастрофы. Перед нами свидетельство несоизмеримости Божественного и человеческого, а не приговор человеку и человеческому. Люди-апостолы не просто повержены, они еще как будто стремятся преодолеть свое состояние. Апостол Петр в этом преуспел более двух других апостолов. Все-таки лицом он обращен к Иисусу Христу. Самое же главное – это то, что Христос вовсе не повергает специально своих учеников и последователей. Он предстает перед ними в своей небесной славе. Прямо они вынести ее не в состоянии. Но это не отменяет пути к Богу, следования за Ним. В этой связи можно обратить внимание вот на какой момент – все три апостола так или иначе сохраняют молитвенные позы. Прямо молиться у них не получается, что вовсе не предполагает неприятия молитвы. Конечно, путь к Богу далек и труден. Его, однако, прошли Илия и Моисей поскольку они стали друзьями Божиими и беседуют с Христом на Фаворе. К тому же у Ф.Г. пророки обращены не только к Христу, а еще и к апостолам, как будто приглашая их к общей беседе. Нет, конечно, никакой обреченности в «Преображении» Ф.Г. нет, а есть порыв к Богу, перспектива встречи с Ним остается открытой, каким бы трудным не предполагался путь к Нему. Очень важно ведь, что Христос в «Преображении» предстает не как грозный властитель и судия. Он находится в общении любви с пророками. В этом состоит последняя истина Царствия Небесного.

Литература.

1.            Вздорнов Г.И. Феофан Грек. М.,1983.

2.            Лазарев В.Н. Феофан Грек. М., 1961.

3.            Лифшиц Л.И. Монументальная живопись Новгорода XIV-XV веков. М., 1987.

4.            Царевская Т.Ю. Церковь Спаса Преображения на Ильиной улице. М., 2007.