Нигилизм. Жизненная позиция, отрицающая все сущее. В радикальных вариантах в нигилизме совмещаются отрицание-оценка с отрицанием самого существования чего бы то ни было. Умеренный нигилизм носит главным образом аксиологический характер, оставляя открытым вопрос о действительном существовании для нигилиста неприемлемого. В последнем случае неизбежно воспроизводится дуализм аксиологического и онтологического подходов к сущему. Наиболее явным противоречием тотального нигилизма является совмещение всеотрицания с длящимся существованием нигилиста. Ведь, действительно, тотальный нигилизм, чтобы быть последовательным, предполагает уход из жизни его носителя. Но тогда нигилизм остается признать не более чем преддверием самоубийства, которое обыкновенно даже самый радикально настроенный нигилист не считает для себя обязательным. Свое противоречие, по-своему не менее острое, присуще и нигилизму умеренному, поскольку, не принимая реально существующее, он рискует нанести удар по самому себе. Следует это из того, что, признавая существующим отрицаемое, нигилист тем самым ставит под вопрос реальность собственного бытия. Бытие, строго говоря, отрицает ничто и если его носителем является нигилист, то он и есть каким-то образом бытийствующее небытие. В нем «есть» приходит к «нет» самоотрицания, которое с бытием ничего поделать не может, оставаясь его собственным моментом, тщетой неприятия того, что существует в самом неприятии. В действительности, так просто загнать в угол н., как это только что имело место, не получается. В своей основе мыслительный ход, который н. может предложить в свое обоснование, отталкивается от того, что ничто каким-то образом существует. Но оно не есть отрицание бытия в самом бытии, а, напротив, обнаружение его вторичности по отношению к ничто. Поскольку оно существует, то стремлением ничто становится разворачивание себя как бытия в самых его разнообразных формах и проявлениях. Однако лишь для того, чтобы каждый раз обнаруживать мнимость бытийственного в бытии, нечто как его праоснову. Ничто потому каждый раз и полагает себя в качестве бытия, что через его очередную аннигиляцию расширяет свою сферу, выявляет все новые свои возможности. Нигилист потому вправе считать свою позицию вполне обоснованной, поскольку, сознавая с последней ясностью свой исток в ничто, он вместе с тем утверждает за собой право определенным образом существовать. Его существование отличается от не нигилистического в первую очередь тем, что он не испытывает никаких иллюзий по поводу того, в каком смысле и в каком отношении он существует. Опровержение доктрины в отмеченном роде исключительно средствами логики, рационалистическими построениями вряд ли возможно. Н. вырастает не на почве чистой мысли. Это позиция, которую человек выбирает как выражение всего своего существа, жизненного опыта и жизненной катастрофы. Соответственно, и чисто интеллектуально он непреодолим. Тем более, что н. существовал и существует далеко не только на доктринальном уровне. Как интуиция, неотрефлексированная установка он может быть обнаружен и обнаруживается у людей вроде бы одушевленных пафосом жизнеутверждения, отвергающих и презирающих всякое упадничество, декаденс. В истории н. эту линию легко проследить. Впрочем, нужно признать, что история н., если под ним иметь в виду не чисто разрушительное начало, относительно недавняя. Этому не противоречит наличие в очень древних текстах мотивов прямо заявляющих себя как не отличимые от нигилистических. К их числу относится знаменитая «Песнь арфиста», она же «Песнь из дома усопшего царя Антефа, начертанная перед певцом с арфой», созданная в Древнем Египте еще во времена Среднего Царства. Как нигилистический текст может быть прочтена и еще более известная Книга Экклезиаста из Ветхого Завета. Однако оба эти текста вряд ли могут рассматриваться в качестве манифестаций н. Скорее, в них царит горестное недоумение и растерянность, сами по себе не подрывающие мировоззренческого позитива. В принципе, сходным образом обстоит дело и в более поздние эпохи, когда возникающая струя н. вовсе не означает его появления как устойчивого феномена культуры. Главное же состоит в том, что н. получает право голоса в культуре, легализуется, выходя из-под спуда и преодолевая свою ситуативность и фрагментарность, только в конце XVIII – начале ХIХ вв. с возникновением романтизма. В романтизме мотивы разочарования, мировой скорби уже открыто заявляют себя в своей связи с предельным основанием всего сущего. В качестве же вполне определившегося манифеста н. может быть признано произведение анонимного автора-романтика, изданное в самом начале XIX в., – «Ночные бдения Бонавентуры». В нем не только звучит отрицание всего и вся в человеческом мире. «Ночные бдения» – это еще и некоторое подобие гимна ничто, как безосновной основы того, что принято считать бытием и жизнью. Первой собственно философской доктриной н., несомненно, стал трактат А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление». Его принято трактовать, в том числе и со слов самого автора, как выражение пессимизма. Но, последовательно продуманный, он не позволяет остановиться на ключевом для автора понятии мировой воли и увидеть за ней реальность ничто, а значит, в глубине шопенгауэровского пессимизма – самый настоящий н. Остро ощущавший н. Шопенгауэра, первоначально его ученик и последователь, Ф. Ницше попытался преодолеть его за счет утверждения бытия и жизни в самих недрах ничто. Ницшевская воля к власти, вечное возвращение одного и того же, тема сверхчеловека – все это совмещение признания со стороны Ницше первореальности небытия, которое некоторым сверхусилием становится в человеке своей противоположностью. В ХХ в. философский н. в своих явных или прикровенных формах стал широко распространенным явлением. Одной из фиксаций этого положения вещей стала попытка создания специальной дисциплины «нигитология». Какими бы сомнительными они ни выглядели, их нужно рассматривать как очень выразительные симптомы расширяющегося влияния н. Самое же существенное состоит в том, что в ХХ в. н. стал далеко не только жизненной позицией индивидуума. Он распространился на целые человеческие общности. Самым же законченным проявлением н. являются такие доктрины и социальные практики, как национал-социализм и большевизм. Они сумели стать на более или менее длительный период общественным и государственным строем в Германии и России. А это подвело н. к самой грани, за которой просматривается гибель всего человечества. Н. и ничто в национал-социализме и большевизме были близки к совпадению, несмотря на громкозвучно заявленное утверждение жизни. Оно действительно имело место, однако в перспективе исчерпания жизненных ресурсов.