Романтизм. Течение в западной культуре, возникшее в 90-е годы XVIII века в Германии и постепенно ставшее общезападным. В первые десятилетия XIX века появляются национальные варианты романтизма практически во всех западных национальных культурах. Наиболее значимые из них помимо германского французский, английский, русский. Прежде всего он проявился в художественной литературе, но очень скоро дал себя знать еще и в музыке, живописи, публицистике. Не обошел своим внимание р. и философию, гуманитарные и даже естественные науки. Он наложил отпечаток в том числе и на христианскую религиозность. Непосредственно р. стал реакцией на доминировавшее в западной культуре почти весь XVIII век Просвещение. По ряду очень значимых параметров Р. можно рассматривать как течение, несовместимое с П., отрицающее сами его основания. Но не менее важно и другое: несмотря на враждебность П.. и симпатии к религии, р. тоже был секулярным течением в культуре. Основная интуиция и мировоззренческая предпосылка р. состояла в противопоставлении во всем сущем органического и механического начала, когда все преимущества отдавались организму и органическому, а в механизме и механическом усматривались всяческое оскудевание, вырождение и пагуба всего сущего. Организм и органическое романтики при этом воспринимали и истолковывали менее всего с позиций естественно-научного знания. Организм для них всегда оставался реальностью мифологического ряда и к тому же с налетом мистицизма или прямого мистического ряда. Согласно романтикам в организме и органическом неизменно акцентировались внутреннее единство, гармония частей и целого, пронизанность жизнью и животворящим начало. В органическом романтикам виделась мистическая глубина, неисчерпаемое богатство и разнообразие жизни. В противоположность организму и органическому механизм и механическое предполагали дух разъединения, внеположенности или внешней формальной связи. По сути для романтиков механизм представлял собой умерший, окостеневший или извративший свой путь механизм. Разумеется, в этом случае всякого рода механичность усваивалась р. Просвещению. С апологией органического и отрицанием механического в р. самым тесным образом связано недоверие разуму и рациональности. Им противопоставлялись интуитивная проникновенность в постижении целого. Если же разум все-таки признавался романтиками, то через использование идущего от И. Канта различения разума и рассудка. В этом различении, правда, романтики делали свои, не-кантовские акценты, поскольку ими вообще отрицалось рассудочное как механическое, тогда как Кантом ему отводилось свое законное место. Рассудок в схематике р. — начало внешнее, поверхностное, он не схватывает связи между собой всего сущего. Тем более рассудку с его мертвыми схемами не дано проникнуть в сокровенное существо мирового целого. Очень характерно, что р., следуя в этом за отвергаемым им Просвещением, видит высшую и последнюю реальность в природе. Однако, если для деятелей Просвещения природа — это законосообразное, расчлененное мироздание, стяжкой которого является верховный разум, то для романтиков она есть начало сверхразумное и мистическое. По сути в р. природа или прямо отождествляется с Богом, или такое отождествление подразумевается. Соответственно, это предполагает усмотрение в природе-божестве реальности внеличностной и бессознательной. Она движима, осуществляет себя, при этом вовсе не внеразумно и стихийно, а если так, то в ее стихийности дает о себе знать начало сверхразумное, в нем мысль, чувство, воля слитны и неразличимы. Природа как будто спит, но ее сон — нечто более полное и глубокое, чем наше человеческое бодрствование. Наш человеческий мир есть некоторое подобие грезы, исходящей от природы, оставаясь в своей сокровенной глубине, она порождает в грезе внешнее, поверхностное и многообразное, для которого отрыв от своих истоков и корней губителен. Взаимоуподобление в р. Бога и природы по существу создавало ситуацию религиозности вне религии и Церкви. Такая религиозность превращалась в нечто неопределенное и трудно уловимое. Это было настроение ума и души, невоплотимое в какие-либо устойчивые формы и тем более институциональные образования. Так, вполне реальным был романтический культ природы, но он не шел далее «возвышенного» созерцания, мистически окрашенного и все же находящегося за пределами настоящей религиозности. В действительности последняя замещалась романтиками эстетическими реалиями, что находило своей выражение в сближении художника с жрецом, а религии с поэзией. Художественное и поэтическое в полноте своей осуществленности совпадало, согласно романтикам, с религией. Непосредственно они стремились к сакрализации искусства и художника, оставаясь при этом в его пределах и стилизуя искусство под религию. Не менее значимой для романтиков была попытка сакрализовать, ввести в религиозный контекст любовь мужчины и женщины. В ней видели осуществление бытийственной полноты, некоторое абсолютное состояние, эквивалент обожения. Соответственно, женщина для романтика становилась подобием или воплощением божественности. В ней восхищала и взывала к поклонению природная естественность и гармония. Женщина воспринималась как внешне и внутренне прекрасное существо, в которой красота есть знак божественности. Для обращенного к женщине романтика прекрасное и эротическое оказывались сближенными, соответственно, последнее как томление и страсть приобретали религиозный статус. Первоначально, на германской почве, р. был излиянием прекрасной души, доверчиво распахнутой к миру. Но р., как германский, так и в других национальных вариантах, быстро приходит к мучительному томлению, недовольству жизнью, неприятию мира. Одним из своих следствий они имели обращенность к прошлому как утерянному совершенству, культурному раю, вернуть который вряд ли возможно. Отсюда восхищение романтиков Античностью (Ф. Гельдерлин), Возрождением (В.-Г. Вакенродер), более всего же Средними Веками (Новалис). Другое следствие состояло в усмотрении в мироздании хаотического начала как первореальности. Хаос начинает восприниматься романтиками через разрыв с неисследимо древней традицией как начало творчески-созидательное и вместе с тем разрушительное в своей безмерности. Хаос привлекал романтиков своим величием и грандиозностью, одновременно порождая настроение трагической безысходности. Эта безысходность, в свою очередь, находила для себя два противоположных выхода. С одной стороны, «мировую скорбь», неприятие мира, в тенденции ведущее к нигилизму. Другая же сторона заявляла себя в качестве демонизма. Он мог иметь черты в том числе и имморализма, оправдания зла величием того, кто его вершит. При всем их различии «мировая скорбь» и демонизм романтиков могли переходить друг в друга, подпитывать один другого. В этом случае, правда, нужно принимать в расчет то, что позиция романтика очень редко становилась жизненной реальностью. Ведь р. всегда был и оставался такой коррективой Просвещения, которая, в принципе, не могла противостоять ему на равных. Если приверженец Просвещения в сильной степени воплощал свою жизненную позицию в жизнь с ее разнообразными проявлениями, то романтик пребывал прежде всего в сфере мечты и воображения. Они становились произведениями искусства, далее же обыкновенно дело не шло. Романтик по-прежнему пребывал в мире, где тон задавало Просвещение как своими декларациями, так и их далеко не всегда предвидимыми и желательными последствиями. Поэтому р. в своем ли жизнеутверждающем или пессимистическом, скорбящем, демоническом варианте оставался своего рода игрой, замыслом, фантазией, «литературой». Так что спрашивать с того или иного романтика за его нигилизм, имморализм, демонизм нужно с большой осторожностью. И в «хорошем» и в «плохом» романтик «надмирен». Причем его «надмирность» не образует ничего устойчиво бытийственного, такого же плотного и «настоящего», как и отрицаемый им мир, идущий путями Просвещения.

Литература:

1.            Н. Я. Берковский. Романтизм в Германии. М., 1973.

2.            Р. Гайм. Романтическая школа. СПб., 2006

3.            Г. П. Гайденко. Трагедия эстетизма. Опыт характерестики миросозерцания Серена Кьеркегора. М., 1970.

4.            В. М. Жирмунский. Немецкий романтизм. Современная мистика. СПб., 1996.

5.            Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980.