русский марксизм — условное наименование неск. разительно несходных между собой доктрин и учений, рожденных в России в кон. 19—нач. 20 в. со спец. целью устроения ее жизни, авторы к-рых частью искренне считали себя последователями Маркса, частью же просто пользовались его именем и нек-рыми — более или менее произвольно выбранными — идеями для придания веса себе и своим мнениям.

В Росси читателей Маркса было много, находились и почитатели, были и люди, набивавшиеся ему в друзья и ученики — как Н. И. Сазонов и Г. М. Толстой — или заводившие с ним переписку, как В. И. Засулич и Н. Ф. Даниельсон, но почти не оказалось наст. марксистов, и даже мало было таких, кто имел целостное и систематич. представление о марксизме. Из всех русских всего ближе с Марксом были П. В. Анненков, к-рый, как только усмотрел в 1848, что у Маркса нечего взять для немедленного применения в России, так сейчас же и прервал сношения с ним, и М. А. Бакунин, от преклонения перед Марксом в 1840-х гг. дошедший до смертельной вражды с ним на рубеже 1870-х. Русские прибегали к марксизму из своих особ. видов, они не отвлеченной истины ждали найти в нем, а руководства к действию, не холодным рассуждением доходили до него, а «наталкивались» на марксизм в поисках исхода своему протесту против российских порядков, искали, как употребить его в собств. целях, не сами обращались в марксизм, а его старались обратить себе на потребу, и потому обходились с учением Маркса весьма вольно, перекраивая его по-своему и из системы его выбирая только то, что их интересовало.

В России Маркс стал известен тогда же, когда и вообще в Европе — в 1843—44. Русские радикалы-западники быстро приняли его критику гегелевской философии права, затем (1847) — философии Прудона и, бывая в Париже или Брюсселе, ходили к Марксу свидетельствовать почтение. Вскоре, однако, общим их мнением стало то, что Маркс — слишком немец, а политическая его программа к России не идет. Гл. обр. обижались на него за то, что он в эти годы неприязненно смотрел на Россию и скептически — на возможность успеха социализма в ней.

Выход «Капитала» и пер. его в 1872 на русский — первый из иностр. языков — вновь привлекли внимание рус. публики к учению Маркса, на сей раз к экономическому. Однако парадокс заключался в том, что в «Капитале» она увидела не науч. трактат, а нравств. проповедь. Для социалистов-народников это было яркое и убедительное обличение социальной несправедливости, необходимо рождаемой капиталистич. произ-вом, а потому они поспешили сделать теорию прибавочной стоимости авторитетным подтверждением своего убеждения, что для России всего лучше было бы «перескочить» через капитализм прямо в социализм, пока в рус. деревне еще сохраняется общинное устройство — естеств. зародыш желанной коммуны. Любопытно, что сам Маркс в письмах В. И. Засулич и в ж. «Отечественные записки» в общем согласился с этой идеей (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 19. С. 119; Т. 35. С. 137).

В начале 1880-х гг. рус. капитализм был уже налицо, и все яснее становилось: кто хочет в России социализма, тот должен искать пути к нему не в обход буржуазного строя, а от него отталкиваясь. Россия начинала походить на Европу, какой та была сорока годами раньше, и потому для рус. социалистов стало, наконец, возможным сделаться вполне марксистами. В 1883 в Женеве несколько народников (Г. В. Плеханов, В. И. Засулич, П. Б. Аксельрод и др.) составили группу «Освобождение труда», задавшись целью изучения марксизма и пропаганды его среди рус. рабочих. С этого началась история российской социал-демократии. Эти несколько человек, почти не живших в России, стали затем лидерами меньшевизма — одного из двух гл. течений в РСДРП после ее раскола в 1903 — и были единств. рус. марксистами-ортодоксами. Хорошо усвоив диалектич. материализм и материалистич. понимание истории, они соглашались с необходимостью социалистич. революции в России, хотя бы и начинающейся с вооруженного восстания, но полагали, что страна долго еще не созреет для этого.

На рубеже 19—20 вв. была в России еще небольшая группа марксистов европ. толка (П. Б. Струве, М. И. Туган-Барановский, Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков и др.). Эти т. н. легальные марксисты, критикуя народничество, не просто признавали естественным буржуазное развитие России, но и приветствовали его, призывая «пойти на выучку к капитализму» (Струве). Соглашаясь с необходимостью и благотворностью в будущем переустройства жизни на началах коллективизма (или, точнее, соборности), они придавали особ. значение долженствующему при этом произойти культурному и духовно-нравств. возрождению об-ва, а потому считали нужным дополнить марксизм — в к-ром видели односторонне-экономич. доктрину, вполне имморальную, законченное воплощение европ. позитивизма — этическим учением. В силу этого «легальные марксист» нек-рое время отдавали дань социал-демократич. моде на Канта, увлекшей тогда многих — от Э. Бернштейна до М. Адлера, но уже к 1904 почувствовали полное разочарование в марксизме и почти все приобщились к богоискательству.

Зато чрезвычайно «эмоционален» был большевизм, «под знаменем марксизма» добивавшийся рус. бунта. Для большевиков Россия была готова к социалистич. революции, постольку поскольку они готовы были ее совершить (положение о «субъективном факторе» в революции). В марксизме они усмотрели теоретич. оправдание милого их сердцу восстания низов, Маркс для них был — всемирный Пугачев, ученый бунтарь, ученость к-рого служила лишь удачным прил. и подспорьем его бунтарства, а учение сводилось к наставлению по произ-ву политич. и экономич. переворотов. Социальная революция была Святым Граалем большевиков, к к-рому устремлялись все их помыслы и усилия. Зачем она нужна — на это был ответ: для общего блага. Но что общее благо иначе не устроится, как через социалистич. революцию и экспроприацию экспроприаторов («Грабь награбленное!» — так переложил это положение Ленин), через насилие и кровопролитие, — это не просто разумелось само собою и принималось без всяких доказательств на осн. одного инстинктивного убеждения, но сделалось исходным пунктом и средоточием большевизма, достаточным основанием всей этой доктрины. Революции просто-напросто хотели, в сущности, тут было старое: «основанием да будет моя воля», — все прочее было только приложением.

Самые рассудительные и последовательные из этих «бешеных» от марксизма хорошо понимали, как мало согласуется все это с философией Маркса, а потому откровенно заявляли, что та устарела и вообще большевикам не годится, а нужно взамен ее выработать «настоящую пролетарскую философию». Наиб. серьезная из попыток такого рода — эмпириомонизм А. А. Богданова, оригинально интерпретирующий идеи Э. Маха и Р. Авенариуса. Богданов ясно показал, что естеств. мировоззренч. осн. большевизма может быть только субъективный идеализм.

Нек-рые единомышленники Богданова (А. В. Луначарский, В, А. Базаров, М. Горький и др.) шли еще дальше и не только Маха и Авенариуса звали на подмогу и в дополнение к Марксу, но и Ф. Ницше. Они предлагали прямо признать марксизм религией коллективизма, обожествляющей «человечество в его высшей потенции», пророчащей людям равенство в сверхчеловечестве и затем слияние во единого человекобога, царя неба и земли. Это озарение, известное как богостроительство, было самым ярким выражением оригинально-русского марксизма.

Лит.: Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж, 1955; Галактионов А. А., Никандров П. Ф. Русская философия 9—19 вв. 2-е изд. Л., 1989.