МОЛЧАНИЕ

1) самоотрицание звучащего высказывания во имя утверждения невербализуемых ценностей; 2) мифологема религиозного опыта, в которой обобщен 3) тип поведения и созерцательно–аскетической практики в христианстве (исихазм), буддизме и индуизме. По гипотезе Б. Ф. Поршнева, в М. скрыт антропогенез внутренней речи и мыслительной диалогики. Для архаического сознания М. – эквивалент надчеловеческого тайного знания (см. М. Судьбы–Мойры), мудрости (Кн. притч. Сол. 11, 12; Иов 13, 15), а по связи с инфернальным (см. голос как предмет магической сделки в «Русалочке», 1835–1837 Г. Х. Андерсена) понято в аспекте божественных репрессий (Лк. 1, 20). Образы внимающего М. «всякой плоти» (Зах. 2, 13) и «всей земли» (Авв.2, 20) пред лицем Господа существенно определили семантику Страха Божьего. На разных уровнях, но с равным успехом М. демонстрирует свойство быть мировоззренческой альтернативой: воплю ветхозаветного человека противостала умнáя молитва христианина; смеху толпы на площади оппонентен иной тип поведения: «народ безмолвствует». Прежде чем превратиться в изысканный риторический прием (ср. «красноречивое молчание»), принцип выразительной немоты проявил себя в формах сакрального табу и эзотерических обетах (пифагорейцы). Компетентный гнозис М. (особой «молвы» и «мовы») снискал ему репутацию не сверх–, но иноязычного способа выражения, хранения и передачи информации. Сквозь эпохи публично–овнешненного слова (Античность, Просвещение) М. донесло до наших дней возможность сказывания несказанного. Святоотеческий христианский опыт высоко оценил М. в роли вербальной апофатики: в нем приоритетно взыскуется истина на путях непосредственного узрения ее. Как внутреннему созерцанию довлеют образы мифопоэтического познавания, так и М. являет изображенное поступком высказывание. Неотмирной (несказуемой речью дольнего мира) истине христианства соответствуют маргинальные типы поведения (уход, отшельничество, М.). Абсолютной правде Откровения, Писания и иконы коррелятивна кривда личного вдохновения, «письмо» литературы и портрет. Если первая парадигма сакраментально венчается молчанием как диалогикой богообщения (внимания=понимания), то второй ряд знаменует тупик: «Мысль изреченная есть ложь». (Тютчев). Греховно всякое высказывание: если правда нуждается в слове, это означает, что рядом с ней встала ложь. В вербальном мире у лжи всегда найдется противослово правде, но перед молчанием ложь бессильна (см. у Достоевского М. Христа перед Великим Инквизитором). М. есть предел приоритетного выражения правды, в нем исчерпаны возможности ино–скáзывания, здесь дана безысходность последней истины, по обладании которой больше некому и не о чем говорить; ср. последнюю реплику Гамлета: «Дальнейшее – молчанье». В контексте экстремально–амбивалентной христианской этики (стяжание Духа Святого чрез «умирание» для мира) слову тварной речи должно ничтойствовать в молчании, чтобы, пройдя степени добровольного самоумаления (лепет младенца, косноязычие юродивого), редуцироваться в тишину, т.е. вернуться в премирное безмолвие первых дней творения (у Мандельштама: «Останься пеной, Афродита, И слово, в музыку вернись»; ср. нирвана; алогическая афористика Старого Китая; «галиматься» арзамасцев и «заумь» футуристов; трагический абсурд обереутов и авангардного театра ХХ в.). Романтики эстетизировали апофатические структуры молчания и возвели в идеал девственное, предстоящее смыслу слово: чреватое полнотой содержания, оно до времени ничтойствует в Эдеме безгласности (см. эту тему у О. Мандельштама, Л. Андреева, Б. Божнева). Для русской авторской традиции характерно стремление поставить миры молчания и приоритетной вербальности в отношения истинностной эквивалентности. Тогда внутри жизни философа не только слово будет поступком, но и «минус–высказывание» станет актом поступающего сознания не меньшей степени духовного напряжения и необратимой ответственности, чем все заявления в голосе и письме, вместе взятые. Если художник–мыслитель ХХ в. предпочел авторское М. (в форме сказовой маски, как Пушкин в «Повестях Белкина», 1830 или заняв метадиалогическую позицию, как Достоевский), то современный философ скажет: «Философия – это мышление вслух» (М. Мамардашвили). Бахтин, различивший тишину (в природе) и М. (в социуме), за способ самовыражения взял технику значимой паузы и поэтику оглядки (ср. Мерло-Понти М. Язык несказанного и голоса безмолвия, 1952). В эпоху пост–неклассического типа рациональности М. из мощного контраргумента логики и риторики, из вида интуитивного порыва мысли превратилось в тип нигилистической фронды на уровне поведения (андеграунд) и в предмет эстетской игры в разного рода псевдоэзотерике (К. Кастанеда), в живописи и поэтической графике неоавангарда.

Тексты: Андреев Л. Молчание, 1900; Балтрушайтис И. 1) Земные ступени, 1911; 2) Горная тропа. 1912; Божнев Б.Б. Silentium sociologicum. Поэма. Париж, 1936; Иванов Вяч. И. Молчание, 1904–1907; Кастанеда К. Сила безмолвия. Дальнейшие наставления Дона Хуана. М., 1988; Жуковский В. А. Невыразимое, 1819; Тютчев Ф. И. Silentium, 1930; Гонзалес Мартинес. В молчании. 1909; Мальро А. Голоса молчания. Эстет. трактаты. 1953; Мартин Сантос Л. Время молчания. Роман. 1962; Грот Янис. Молчание. Поэт сб., 1944; Карел Морис. Голос тишины. Поэт сб. 1951; Мишо А. Дни безмолвия. Поэт сб. 1970; Роденбах Ж. В царстве молчания. 1891.

Исследования: Абрамова Н. Т. Являются ли внесловесные акты мышлением? // Вопросы философии, 2001. № 6. С. 68–78; Арсеньев Н. С. О молчании // Н.С. Арсеньев. О красоте в мире. Мадрид, 1974. С. 5–10; Арутюнова А. Д. 1) Молчание: контексты употребления // Логический анализ языка. Язык речевых действий. М., 1994; 2) Феномен молчания // Язык о языке. М., 2000. С. 417–436; 3) Наивные размышления о наивной картине мира // Там же. С. 7–19; Бибихин В. В. Язык философии. М., 1993. С. 24–39; Богданов К. А. Homo Tagens. Очерки по антропологии молчания. СПб., 1998; Горелов И. Н. 1) Паралингвистика: прикладной и концептуальный аспекты // Национально–культурная специфика речевого поведения. М., 1977; 2) Невербальные компоненты коммуникации. М., 1980; Грек А. Д. О словах со значением речи и молчания в русской духовной традиции // Логический анализ языка. Язык речевых действий. М., 1994; Исупов К. Г. Философия как порыв // Silentium. Филос.– худож. альманах. СПб., 1991. С. 281–286; Морева Л. М. Язык молчания // Там же; Кибрик А. Молчание как коммуникативный акт // Действия: Лингвистические и логические модели. М., 1991; Лазарев И. Реплика и молчание // Проэктор, 1916, № 22; Михайлова М. М. Молчание как форма духовного опыта (Эстетико–культурологический аспект). Автореферат <…> канд. филос. наук. СПб., 1999; Нойман Э. Общественное мышление: открытие спирали молчания. М., 1996; Саврамис Демосфен. Сила религиозного (молитвенного) молчания // Вестник РХД. Париж, 1974. № III (1). С. 17–32; Семаева И. И. Традиции исихазма в русской религиозной философии первой половины XIX в. М., 1993; Серкова В. Классический исихазм и парадоксы молчания // Silеtntium. СПб., 1997. Вып. 3. С. 308–314; Соболевская Е. Н. Трансформация мотива «молчания» как единство поэтического текста (Пушкин – Вяч. Иванов – Цветаева) // Русская литература. СПб., 1995. № 1. С. 203–209; Софронов Ф. М. 1) О происхождении и границах «незвучащего» в новоевропейской музыке // Новое литературное обозрение. М., 1994. № 9; 2) Молчание и речь: апофатическая позиция // Встреча с Декартом. Философские чтения, посвященные М. К. Мамардашвили (1994). М., 1996. С. 137–142; Хоружий С. С. Диптих безмолвия. М., 1991; Эпштейн М. Н. Слово и молчание в русской культуре // Звезда, 2005. № 10. С. 202-222; Эстерберг Э. Молчание как стратегия поведения // Мировое древо. М., 1996. Вып. 4. С. 21–42; Эткинд Е. Г. «Внутренний человек» и внешняя речь: Очерки психопоэтики русской литературы XVIII—XIX в. М., 1998; Яковлев Е. Эстетика молчания, тишины и покоя // Яковлев Е. Эстетическое как совершенное. М., 1965.