СОЗНАНИЕ МИФОЛОГИЧЕСКОЕ

1) (в плане архаики) Современные представления о структуре доисторического и «дологического» (К. Леви–Брюль) сознания основаны на данных археологии, лингвистики, структурно–типологических исследований мифа и ритуала, полевых наблюдений примитивных обществ, исторической психологии, этнографии и фольклористики. См. носит синкретический характер, для которых знак (имя, символ, вещь) абсолютно тождествен означаемому, что объясняет специфические механизмы табу и магической практики: словесно–ритуальные формулы и операции с вещами несут космогонический смысл и являются формой передачи информации о мире. Время и пространство См. маркирует в обратимых оппозициях ‘верха/низа’, ‘правого/левого’, ‘свет/тьма’ и др. этого ряда; строится непрерывная картина мира, структурно ориентированная на универсальную семантику «основного мифа» – мировое древо. Темпоральная модель См. – ритмика вечного круговорота, отмеченная календарным ритуалом и определившая отношение к жизни и смерти – они осмыслены в моменте взаимоперехода. См. опирается на мифологический реализм бессмертия, что аналогично детскому мироощущению (до 2–3 лет). Очеловечение мифа происходит в формах упорядочения органических иерархий: трех(четырех, пяти)частная онтология; субординируются миры животных, растений, минералов и связанные с ними антропоморфные комплексы, демонология и пантеон богов (функционально заместивших стихии Космоса), тотемные предпочтения, первичные обобщения свойств человеческого характера. Систематизации подвергаются внешние свойства предметного мира (хрупкость/твердость, свет/цвет), его объемные метаморфозы. С первыми запретами возрастают системы терминов родства и власти, определяются атрибуты культуры (огонь, одежда и число – дары Прометея). Числовые ценности подготовлены мифологией количества: на ее основе властное («большое») отделилось от бесправого («малого»). См. соматично и вещественно, роль абстракций и ценностей в нем выполняют представления о функциях персонажей сплошь одушевленного мира живых существ и артефактов. Это отразилось в древнейшей корневой семантике праиндоевропейского языкa, лексическую основу которого составили этимоны с предметно–орудийным значением, озвученные волевой интонацией (ср. «Дай <то–то>!» – в младенческой речи). Возможно, в этой императивно–функциональной семантике архаических знаков общения отразилась древнейшая истерия доисторического человека, с его сублимациями страха, импульсивными эмоциональными реакциями защиты, нашедшими свое выражение в оберегах, заклятиях и заговорах. В сознании «мифологичного» (К. Леви–Стросс) формируются предпосылки культурной памяти: от простейших мнемонических приемов до консервации мифологической фабулы (ср. позднейшие мифо– и логографии). Сказка, сохранившая ритуалы инициации, и нарративный миф стали архаической энциклопедией жизненных ситуаций, поведенческих стереотипов, словарем магии и симболяриумом обжитого пространства. Разрушение мифологической сплошности сознания фиксируется эпохой коренной перестройки картины мира: человек почувствовал себя выброшенным из уюта недискретной действительности и вовлеченным в катастрофически необратимое время истории. С разрывом временного кольца «вечного возврата» и с выпрямлением стрелы времени (в векторе эсхатологических ожиданий будущего) метемпсихоз и анамнезис стали гипотезой в ряду гипотез. Контуры мифа совпадали с границами мира; в мифе можно только жить, в нем не предположено онтологической альтерантивы, он есть единственная правда о посюстороннем. Религиозному сознанию открылась чуждая мифу сфера трансцендентных ценностей, в которые можно верить или не верить; между горним и дольним встали выбор и метафизика надежды; обособилась область возможного бессмертия и определилась его единственная наследница – тварная душа. В свете религии См. стало «язычеством», Золотым веком детства человечества. Миф целиком присвоен поэтическим переживанием и эстетическим творчеством; в мифе на уровне фабул даны основные экзистентные ситуации, поэтому всякий модерн в искусстве начинается с интерпретаций мифологии (барокко, романтизм, декаданс, неоавангард).

 2) (в современном смысле) Имеет смысл различить вторичную мифологию в искусстве и литературе; мифы обыденного сознания, науки, идеологии, истории, цивилизации и культуры; реликты архетипического переживания в детском восприятии; повседневном поведении. Искусство возникает как условно реализованная потребность в человеческом самосвидетельстве, из жажды автографа («макароны» и отпечатки ладоней в пещерах неолита) и как форма передачи коллективного опыта. Непрерывный интерес искусства к мифологии диктуется художническим любопытством к формам готового опыта жизни, его дидактическому содержанию и к заложенным в нем возможностям фабульной комбинаторики. Миф актуализуется в своей вечной правде, метаисторической событийности и императивно осмысленной нравственной правоте (героизация мифа не отменяет и пародийной игры с ним). Отражение мифологической памяти искусством по законам культурного преемства и взаимообучения культур слились с философией эстетического творчества: Ренессанс и романтизм XIX в., символизм и авангард приравняли мифотворчество к художнической демиургии, а затем и к жизнетворчеству (см.<#whitespace />эстетизм). Под обыденной мифологией обычно разумеют суеверия, расхожие предрассудки «житейского знания», мнимую достоверность сведений о мире. Мифы науки отражают ее детство (астрология, алхимия), всякого рода мимикрии (оккультное знание), моду на сенсации (НЛО, экстрасенсы). Мифы идеологии регулируют общественное сознание и структуры самообмана, утопические прожекты в опасной стадии их реализации. Культурный миф связан с историей автометаописаний и гипотезами об истоках национальной государственности и языка (мифы о культурных героях, первопредках), с мифологемами творчества («язык богов», «поэт–жрец»). Мифы цивилизации образуют корпус «преданий» о технических артефактах (от железных кукол Гефеста до роботов; ср. гомункулюс, Голем, зомби, персонажи виртуальных реальностей); входит сюда и поэтическая мифология новинок цивилизации (воздушный шар и аэроплан, радио и телефон, авто и синема, бомба и ракета, реклама и компьютер), их список пополняет научная фантастика. См. не имеет своей судьбы; оно входит естественным фоном в философские конструкции, в режимы объяснения явлений, в поэтическую образность мечты, в сны, в измененные состояния сознания и в мир подсознательных мотиваций. Оно и теперь не утратило своей компенсаторной роли и приходит на помощь, когда рациональные доводы перестают удовлетворять человека и когда он нуждается в старинном способе синкретитеского снятия противоречий.

Библ.: Аверинцев С. С. Мифы // Краткая Литерат. энциклопедия в 9 т. Т. 4. М., 1967. Стлб. 876–881; Лосев А. Ф. 1) Мифология // Филос. Энциклопедия: В 5 т. М., 1964. Т. 3. С. 457–467; 2) Диалектика мифа // Лосев А. Ф. Из ранних произведений. М., 1990; Флоренский П. Общечеловеческие корни идеализма, 1909 // П. Флоренский. Оправдание Космоса. СПб., 1994. С. 27–60; Мелетинский Е. М. Мифология // Новая Филос. энциклопедия: В 4 т. М., 2001. Т. 2. С. 581-58; . Элиаде М. 1) Мифы, сновидения, мистерии / пер. с англ. М., 1996; 2) Магический кристалл: Магия глазами ученых и чародеев / Сост. и общая ред. И. Т. Касавина. М., 1994; 3) Миф о вечном возвращении / пер. с франц. М., 2000; 4) Ностальгия по истории. М.., 2006.