Власть. С позиций секулярной культуры и в первом приближении в. представляет собой одну из разновидностей отношений между людьми. Она предполагает властителя и подвластного, то есть неравенство между людьми, когда в их отношениях один является определяющим действия другого, другой же выступает в роли определяемого. В. можно рассматривать в разброс от акцента на принуждении и насилии (то есть как господство), до осмысления ее как коммуникации. Однако так или иначе, даже любое секулярное представление о в. не в состоянии полностью отказаться от наличия во в. сакрального момента. Пускай незначительный или остаточный он обязательно присутствует, вольно или невольно подразумевается в любых концепциях, относящихся к в. Самое примечательное в этой ситуации состоит в том, что как бы не трансформировались взгляды на в. от эпохи к эпохе или от культуры к культуре в любом случае остается до конца не изжитой исходная архаическая мифологема в. Ее как минимум преждевременно рассматривать только в качестве давно преодоленной. В соответствии с мифологемой в. как таковая и в. богов – это одно и тоже. Люди, будучи существами профанными, могут быть только причастными к в., не более. Причем, когда они властвуют, ими и в них действуют сакральные энергии, сами люди остаются проводниками властвования богов. В. будучи непреложным атрибутом божества тем не менее в божественных действиях никогда не мыслилась как нечто первичное, определяющее собой все остальное. Первично в божестве – порождающее начало, бог прежде всего родитель, верховное же божество порождает все сущее. Для людей, в частности, оно является первопредком, как бы далеко оно не отстояло от человеческого мира. Вторично в боге быть кормильцем по отношению к своим порождениям, они выходят из божественной утробы и не в состоянии продержаться в бытии, не будучи питомцами верховного божества, если это боги низшего ранга или просто богов, поскольку они люди. В. завершает собой цепь из трех важных атрибутов божества. Исходно она мыслилась как суд, дополняющий собой питание питомцев божественными родителями. Чтобы оно осуществлялось успешно людей, скажем, нужно было рассудить в той или иной ситуации или, это более насущно, присудить каждому из них свой жизненный путь в его основных моментах. Поскольку в. производна от порождения и кормления – это обстоятельство предполагало невозможность в. как чисто человеческой реальности. В любом случае она нуждалась в сакральной санкции. Причем в архаических, первобытных по типу культурах она совершенно не обязательно возносила людей – избранников божиих на высоту могущества и преуспеяния. Исследования первобытных и архаических культур выявили множество случаев, когда присвоение властных полномочий воспринималось тем, на кого они возлагались как проблематичное, крайне нежелательное и даже в качестве жизненной катастрофы. Связано это было с тем, что в. связана с огромными тяготами и грозной опасностью не угодить своими властными действиями сакральной инстанции. В качестве властителя человек оставался прежде всего посредником и менее всего источником в. Соответственно, определенные властные действия зависели не от него, и в то же время существовала опасность неверного истолкования властной воли божества или неспособности к ее осуществлению. Нужно отметить еще и то, что в первобытных и вообще архаических обществах в той мере, в какой они вели замкнутое, автаркичное существование необходимость во властных решениях и действиях возникала редко, эпизодически и сводилась к минимуму. Видимо, имеет под собой основание утверждение, согласно которому властные отношения выходили на передний план в тех человеческих общностях, которые тесно соприкасались с соседями. Соприкосновения эти первоначально предполагали не столько обмен и тем более не взаимопомощь, а нечто среднее между войной и охотой на себе подобных. При этом чем более серьезными и значимыми для общности становились военные столкновения, тем больше на передний план выдвигалась фигура властителя, а в. его чем далее, тем в большей степени рассматривалась за пределы военных действий. Способствовали повышению статуса и значимости этой фигуры и те из мирных занятий, которые требовали совместных и достаточно жестко организованных действий. В результате менялись акценты в характере сакрализации властителя. В нем видели не только посредника и исполнителя воли богов, но и того, кто в результате посредничества или в виду способности к нему обнаруживал наличие близости к сакральному, сродство с ним, собственно сакральное в себе. В этих случаях властитель становился царственной персоной, о нем можно говорит как о царе. Поскольку в своей изначальности царем является бог, то усвоение человеку царственного достоинства сопровождалось переиначиванием применительно к нему соотнесенности во властителе роли родителя, кормильца и судии. Каждый из этих трех элементов раз и навсегда прикреплен к в. и неотделим от нее. Теперь, однако, на передний план выходит последнее звено цепи. Человек, будучи царем и в этом подобным божеству, все равно остается родителем и кормильцем, они неотъемлемы от царственности. Но в то же время именно суд-в. становится способом утверждения роли родителя и кормильца. Человек будучи властителем порождает своих подданных и питает их за счет своего властвования. Оно должно демонстрировать его необоримое могущество, производительную мощь, способность быть подателем благ и все это при мудрости и дальновидности правителя. Восприятие в. в ее отделенности от порождения и питания – это относительно очень недавнее явление в культуре. Оно связано с десакрализацией фигуры властителя и по существу подменяет в. реалиями насилия или управления. К насилию в. безусловно не сводится, как таковые они могут вступить в конфликт. Однако совсем вне актуализируемого или сохраняющегося в потенциальном состоянии насилия в. тоже невозможна. Она представляет собой соприкосновение или даже совпадение противоположностей насилия и свободы. Если в. – это насилие, то оно предполагает еще и непременный момент принятия насилия, согласия на него со стороны подвластных. В этом согласии обнаруживает себя свобода. Во властных отношениях подвластные обязательно уступают часть своей свободы властителям, уступают настолько, что готовы подчиниться насилию. Оно тем не менее не действует как исключительно внешняя сила. Внешнее здесь сближено и в чем-то совпадает с внутренним. «Придите к нам и владейте нами» – это может быть и не универсальная формулировка, но она применима к очень широко распространенным ситуациям. Во всяком случае она гораздо более соответствует действительности чем чистое принуждение властителями подвластных. В своем существе свобода подвластности как принятие насилия проистекает из того, что в. является еще и реальностью индивидуально-человеческого существования, его счетов с самим собой. Эти счеты могут быть обозначены как самообладание, то есть в., направленная на самого себя. В. как внутриличностная реальность тоже ведь предполагает некоторое принуждение, насилие над собой. Но насилие, итогом которого является свобода в принятии решения к самопринуждению. В межличностных властных отношениях оно переносится во вне, перекладывается на чужие плечи. Или же в лучшем случае, к чему властвование принуждает извне хотя бы частично совпадает с тем, что человек готов был бы совершить в отношении себя сам. И тут ситуация развивается, так во властителе подвластный может увидеть внешнюю принуждающую силу не строго обязательную в виду собственных возможностей подвластного или же этих возможностей он в себе не видит и поэтому охотно перекладывает их реализацию на властителя. Очевидно, что гармония властных отношений состоит в восполнении в. над собой в. со стороны другого, когда первая продолжается в последней, а последняя подкрепляет первую. Совсем вне измерения свободы в. превращается в голое господство и подавление, они не просто не конструктивны, а ведут к разрушению властных отношений, предваряющему исчезновение человеческих общностей, в которых насилие превращается во взаимоуничтожение. Примером направленности на такое взаимоуничтожение может служить бунт. В нем подвластные готовы беспощадно истреблять властителей, которые вынуждены отвечать подвластным тем же. Бунт – это чистое направленное друг на друга насилие, как кризис и разрушение властных отношений. Относительно благополучным вариантом разложения в. может служить ее трансформация в управление. Оно уже не знает фигуры властителя. Она заменяется фигурой менеджера-управленца. Он регулирует явления и процессы, а не руководит людьми. Точнее говоря, руководство все же имеет место, но не людьми как таковыми, а тем, как они исполняют свои функции. Управление насквозь функционально, человеческие отношения в нем опосредуются тем, что не есть собственно человеческая реальность. Последнее десятилетие развитие западной культуры как раз и характеризуется прогрессирующим вытеснением в. управлением. С одной стороны, в этом можно увидеть одно из проявлений углубляющегося процесса секуляризации. Но, с другой стороны у нас нет никаких оснований предполагать, что управление станет тотальностью, полностью вытеснив и заместив собой властные отношения. Скорее говорить можно о перемещении власти в сферу самообладания, власти над собой, которая все равно не способна стать единственной властной реальностью. Она так или иначе заявляет и будет заявлять себя в межчеловеческих связях и отношениях, во всяком случае в экстремальных ситуациях, там, где решения должны приниматься теми, кто способен взять на себя ответственность. Рассмотрение в. историческом измерении, с точки зрения многообразия ее проявлений обнаруживает несколько ее главных типов или моделей. Прежде всего это архаическая вплоть до первобытности модель. В в ней в. не только могла не играть значимой роли. Там, где фигура властителя выходила на передний план его властные действия все равно оставались сильно ограничены и стеснены ритуальным характером культуры. Ритуал представляет собой отчетливо выраженную и акцентированную предзаданность человеческих действий. Ритуал задавал нормы, формы, реалии для каждого входящего в человеческую общность. Потому он почти не нуждается в исходящем от властителя распоряжении, указании, приказе. Каждый знал, что ему надлежит исполнять. Властитель в такой ситуации оставался в первую очередь тем, кто следил за правилами исполнения ритуала, контролировал его доброкачественность. Распоряжения, указания, приказ выходили на передний план только в экстремальных ситуациях войны, стихийного бедствия, голода, эпидемии, распри, обнаруживающейся двусмысленности ритуального предписания. Своеобразие в. древневосточного типа состоит в жестком разделении во властных отношениях фигур властителей и подвластных. При сохраняющимся ритуальном характере в., она теперь в гораздо большей степени завязана на фигуру властителя, не только контролера и «наладчика» ритуальных действий, но еще и становящегося живым олицетворением ритуала, его жизненным центром и душой. На Древнем Востоке раз и навсегда обнаружила себя предельная сакрализация фигуры властителя, вплоть до его прямого обожествления, уравнивания в своем сакральном статусе с богами соответствующего пантеона (см. статью «божественный царь»). Античная культура, как в ее греческом, так и римском варианте в отношении в. отличается сближенностью в ней фигур властителя и подвластного, во всяком случае в античной архаике и классике. Это обстоятельство нашло свое выражение в восприятии себя человеком как гражданина. Гражданин же по определению – это тот, в ком совмещаются властитель и подвластный, в одном отношении он является первым, в другом последним. Граждане по сути – это «цари», которые соцарствуют в народном собрании. Они принимают решения в предположении, что сами должны их исполнять, их властвование тем самым направлено прежде всего на самих себя. Но хотя в каждом гражданине совпадают или хотя бы сближены властитель и подвластный, это не означает, что в. в результате с позиций Античности десакрализуется. Такого не происходит поскольку граждане полиса, оставаясь людьми среди людей, вместе с тем еще и свободны. Свобода же присуща не человеку как таковому, а тем кто относится к числу лучших. Свободный человек противоположен рабу как чисто профанному существу. По сути свобода сопричастна сакральной реальности. Она может быть даже обозначена как божественность в пределах человеческого, почему в. принадлежащая гражданам, даже в полисах с демакратическим устройством сохраняет свой сакральный характер. Самые радикальные изменения в представлении о в. внесло христианство. С одной стороны христианское вероучение со всей настоятельностью подчеркивает сакральный характер властвования («Нет власти иначе чем от Бога» утверждает апостол Павел). Более важный однако должна быть признана другая сторона. Согласно христианской доктрине любая в., начиная от в. Господа Иисуса Христа есть служение ближнему, совпадающее с послушанием Богу. Это не низводит властителя до положения слуги у подвластного. В. может оставаться достаточно жесткой, суровой, при необходимости даже жесткой. Но в принципе она в конечном счете осуществляется к пользе того, на кого направлена, так же как и на устроение жизни всех подвластных властителю. За то как осуществляется властвование властитель отвечает перед Богом, на нем лежит очень тяжелый груз ответственности в перспективе суда Божия. Христианские представления о в. не могли не сказаться на ее понимании в Средние Века. Для них характерен образ государя – помазанника Божия, если не священной, то освященной персоны. На другом полюсе в. осуществлялась через отношения вассалитета. Непосредственно он касался рыцарского сословия. Но опосредованно вассалитет давал о себе знать в среде средневекового бюргерства и крестьянства. Вассалитет предполагает властвование и подвластность в качестве отношений свободных людей. Они свободно устанавливаются и так же свободно могут быть расторгнуты. В пределах же их действительности вассалитет осуществляется как служение вассала сюзерену, в котором должны соблюдаться права обеих сторон. Если вассал обязан сюзерену военной службой, его защитой и участием в совете, то сюзерен в свою очередь должен обеспечить вассалу достойную жизнь, относиться к нему как равному в самом существенном – свободе и личном достоинстве. С Возрождением связаны некоторые моменты деградации в представлениях о в., она начинает трактоваться еще и как по возможности безграничное самоутверждение личности, удерживающее вокруг себя подвластных некоторым сочетанием угрозы-подавления и взаимной выгоды. Главная тенденция в понимании и осуществлении властных отношений в Новое Время состоит в возобновлении и вторичном осуществлении идеи гражданства. Новоевропейское гражданство однако далеко не стало простым воспроизведением античного опыта. Более всего потому, что в Новое Время гражданство стало соотноситься с человеком как таковым. Хотя бы потенциально гражданин – это любой человек, достигший определенного возраста. По-прежнему в нем сочетаются властвование и подвластность, он является источником суверенитета, делегирует его различным государственным органам, обязанным прямо и опосредованно нести ответственность перед гражданами. Новоевропейский акцент в понятии гражданина – это еще и право избрания тех, кто осуществляет в. на различном уровне. Очень важен еще и акцент на правах и свободах гражданина, в которые не имеет право вмешиваться государство. В отличие от Античности в Новое Время оно есть не общение граждан, хотя и производно от них. Последнее предполагает ответственность государства перед гражданами и контроль их стороны при сохраняющихся внешних отношениях с государством. Укажем, наконец, и на то, что распространение понятия «гражданин» на всех людей, начиная с определенного возраста неизбежно выражает собой десакрализацию в., заведомо невозможной без сакрального измерения или сакральной санкции. Результатом десакрализации в. становится ее трансформация в управление или оттеснение властных отношений на задний план.