Причастность Божественной сущности в византийской патристике – инструмент богословского языка, использовавшийся в византийской патристике для выражения соотношения Бога, обоженного человека и тварного мира.

Тема причастности сущности Божества в византийской патристике развивалась под влиянием двух философских парадигм, заимствованных из античной философской традиции.

С одной стороны, согласно платоническому дискурсу, о том, что по причастности говорится в плане противопоставления тому, что по бытию (или обладанию природой): например, отличное от Единого сущее причастно ему, в противном случае оно бы являлось им самим. В самом общем смысле причастность в рамках этой парадигмы указывает на тот факт, что некое сущее обладает определенным свойством в меньшей мере, чем то, что является воплощением этого свойства. С другой стороны, в рамках аристотелевского дискурса причастности понятие причастности используется для выражения логического отношения между родовидовыми предикабилиями различной степени общности: менее общее причастно более общему, в то время как последнее не является причастным первому (индивид причастен виду и роду; вид – роду); таким образом, по причастности для Аристотеля означает то же, что по бытию, или по природе. Причем, в отличие от платонического дискурса, в рамках которого, когда речь идет о причастности, говорится о большей или меньшей степени, в рамках аристотелевского дискурса не идет речи о мере причастности.

В патристической литературе к активному использованию платонической парадигмы причастности ранневизантийских авторов подталкивало место 2 Пет. 1, 3–4, где идет речь о том, что святые соделаются общниками Божеской природы. Речь о причастности к Божественной природе, с большими или меньшими философскими коннотациями и, обыкновенно, с аллюзией к 2 Пет. 1, 3–4, имела место в ранневизантийской литературе у свтт. Афанасия Великого, Григория Нисского, Кирилла Александрийского, прп. Макария Великого (последние два автора используют эту тему очень часто; у каждого имеются десятки соответствующих мест) и др., в средневизантийской литературе – у прп. Симеона Нового Богослова. В рамках этой линии в патристической литературе шла речь о том, что Божественной природе причастны именно святые люди (они причастны Божественной природе, но не<#whitespace />обладают ею, подобно ипостасям Троицы), в то время как тварный мир в целом не может считаться причастным Божественной природе. Уход на задний план этой парадигмы причастности в контексте византийской патристической литературы произошел в связи с философским языком, появившемся в византийской философско-богословском дискурсе в Ареопагитском корпусе. А именно, то, что ранее выражалось через оппозицию по бытию (по природе) — по причастию, в русле Ареопагитской философско-богословской линии стало передаваться посредством развитой Проклом и подхваченной автором Ареопагитик терминологической триады непричастное — причаствуемое — причастное. Это означает, что произошел частичный возврат к аристотелевской парадигме: оппозиция причастность сущности — обладание сущностью отходит на задний план и становится актуальным понимание, согласно которому быть причастным сущности означает обладать (сущностью или частью сущности), благодаря чему становится невозможным дискурс причастности святыми Божественной сущности.

Перенося эту триаду в христианскую богословскую мысль, Ареопагит говорит о принадлежащих Богу Божественности и Благе как одновременно о причаствуемом и непричастном и, таким образом, различает в Божестве «причаствуемое», чему он ставит в соответствие Божественные исхождения, силы и энергии, и «непричастное» — это Сам Бог, его Божественность и сверхсущностность. При этом, уже автор схолий к Ареопагитскому корпусу, толкуя Ареопагита, объясняет, что в то время как Бог причаствуем по Своим исхождениям и энергиям (здесь схолиаст повторяет Ареопагита), непричастным Бог является по сущности, причем, для всего тварного сущего, включая святых людей. В сочинения прп. Максима Исповедника (он же, возможно, был и автором указанных схолий к Ареопагитскому корпусу) эта тема – непричастности Бога по сущности (природе) и причастности по Его действованиям – получает окончательную разработку. Затем на какое-то время линия Дионисия—Максима уходит в тень, и опять попадает в поле зрения православных богословов только к концу жизни прп. Никиты Стифата, т. е. к последней четверти XI в.; далее эта линия подхватывается свт. Григорием Паламой, и в итоге в ходе паламитских споров представление о возможности причастности Божественной сущности отвергается в томосе собора Константинопольской церкви 1351 г. и анафематствуется в специальном дополнении к Синодику православия, направленном против Варлаама и Акиндина.

Литература

Бирюков Д. С. Тема причастности Богу в святоотеческой традиции и у Никифора Григоры // Георгий Факрасис. Диспут свт. Григория Паламы с Григорой Философом. Философские и богословские основания паламитских споров / Пер. с древнегреч. Д.А. Поспелова; отв. ред. Д.С. Бирюков. Святая гора Афон: Пустынь Новая Фиваида Афонского Русского Пантелеимонова монастыря, М., 2009. (Smaragdos Philocalias). С. 113-173

Бирюков Д. С. К пониманию категорий "причастность" и "природа" у прп. Иоанна Дамаскина // XXII Ежегодная богословская конференция ПСТГУ: Материалы. Том I. М., 2012. С. 316-320.